Расшифровка текста интервью, записанное на видео для фильма о Шарманке.
Про Берсудского
Что касается покупки работ Эдуарда – у меня просто не было выбора. Мари Григор принес мне папку фотографий этих работ, которую он получил от Тима Стэда, я увидел их и сказал себе – «Черт, я должен что-то с этим сделать!» Это были удивительно сильные, удивительно образные, чудесные создания, что работы, что я подумал – ох, — хотя еще не видел их в движении, только фотографии — я должен что-то с этим сделать!»
Потом я приехал в Лейпциг, где они выставлялись, вошел в зал и подумал – -ох! — , и хохотал, — потому что они такие забавные — и смотрел на них еще и еще, и думал – это же чудо!, и захотел купить три работы, которые для меня суммируют начало, конец, и середину – ужасную середину- коммунизма.
Я думал – я куплю эти работы – и дело с концом. Я думал – я куплю несколько работ и покажу их в Глазго. Я не хотел, чтобы они перебрались в Глазго. Я не хотел, чтобы они покидали Россию, потому что это искусство – это сердце России, оно о России, оно нужно России, оно должно быть в России, потому что оно – о жизни в России, и любой человек в России все про это знает – и полностью воспринимает это. Я не хотел, чтобы они уезжали, я был против того, чтобы они перебирались в Глазго.
Но Татьяна была полна решимости найти способ выжить – и для Эдуарда, и для себя, и они знали, что в перестройку и пост-перестройку это будет по-настоящему трудно, и я это тоже знал, потому что консультировал российские музеи по вопросу перехода к смешанной экономике, я многое знал о проблемах России, потому что бывал там в начале 90х. Так что я сочувствовал им, и думаю, она была права – возможно, если бы Эдуард остался в России, его бы уже не было в живых – он бы устал, музей бы закрылся, получить государственную помощь было бы трудно – они нуждались в государственной поддержке, и я мог помочь с этим в Глазго.
Так что в конце концов я не возражал – хотя я сделал все, что мог, чтобы они остались в России, – потому что он великий русский художник, и один из великих художников в истории России. Он говорит о России – и России нужна группа его замечательных работ в Москве или в Ленинграде – С.Петербурге… Им нужно выставить его работы.
Как бы то ни было, он здесь, они приехали, и я купил работы, которые позволили им переехать, я не покупал их для того, чтобы они переехали, но я купил работы и сделал большую выставку в Мак-Леллан Галлериз, и они по собственному желанию приехали и устроились, а я помог, чем мог.
Потом он сделал замечательную работу под названием «Титаник», — эти чудесные машущие крылья, и женщина, которая бьет головой в колокол Титаника, и мужчина, оглядывающем все вокруг в подзорную трубу, и все эти летящие шарики… Я думаю, эта вещь о свободе – но также о недостижимости свободы. Это смешная, красивая и трогательная работа, это о том, что я свободен – но свободен ли я? Потому что свободы нет – есть только миф о свободе… Я купил эту работу для Галереи современного искусства, которую я открыл в 1996. Она была там настоящей звездой, привлекавшей публику.
Потом я ушел с этой работы, это было результатом шотландских политических интриг, ничего личного, и постепенно так называемое «современное искусство», концептуальное, шарлатанское искусство взяло вверх, и стало доминирующим, и они выкинули из Галереи Современного Искусства все, что я собрал, и превратили ее в выставочное помещение для концептуального искусства, так что теперь Шарманка получила все эти работы обратно.
Удивительно, но Шарманка выжила и выросла, и Эдуард продолжает работать, и Татьяна –как танк, как она обычно говорит – «шаг за шагом», и она делает этот шаг за шагом, и благодаря ее удивительной энергии и целеустремленности это предприятие выжило несмотря ни на что, она построила замечательную галерею и потом передвижные выставки, которые гастролируют по всему миру.
И все-таки он не признан миром концептуального искусства, этой западной арт-мафией, и все еще не признан в России как один из великих людей нашего времени. Он — художник, по-настоящему одаренный образным мышлением – он думает, чувствует и выражает себя без вмешательства в этот процесс глупых концепций, он говорит о сути современной жизни, и делает это непосредственно, по-настоящему глубоко чувствуя и понимая то, что происходит. Он – одна из больших фигур, так что моя роль – минимальна.
Часы тысячелетия
Я думаю, что Эдуард похож на героя пьесы Маяковского «Клоп». Там человек из прошлого, покрытый клопами, прибывает в замечательное коммунистическое государство будущего, и клоп сбегает, и начинается бедлам, потому что существование клопов не предполагается в этом идеальном прекрасном обществе будущего. Эдуард несколько похож на ожившего человека из прошлого — такая замороженная фигура появившаяся из прошлого и оглядывающаяся вокруг.
И я думаю, он похож на средневекового часовщика, это то, кем он на самом деле является — он бы делал часы для соборов – и вещи, которые работали на стенах соборов – и я подумал, что было бы замечательно, если бы он сделал часы для Милленниума, для нового тысячелетия, и чтобы эти часы говорили о том, как проходит время, и о всех том страшном, и о всем забавном, и о всем великолепном, что случилось в прошлом тысячелетии.
Я вообразил, что он человек из прошлого, который ожил сегодня, и думает – что это вокруг? и реагирует на это, создав часы, которые наполовину – тысячелетней давности, наполовину – современные. Я хотел, чтобы он сделал эти часы для музея Келвингров в Глазго, где я тогда работал, но я не смог собрать деньги на проект. Эту идею подхватил Национальный музей Шотландии, они заказали ему эти часы и сумели собрать деньги.
Он работал вместе с Тимом Стэдом, Анникой (Сандстром) и Йоргеном (Тьюбеком), но в основном это были Эдуард и Тим, особенно Эдуард. Он увидел, как это сделать, и проклинал меня за это опять и опять, потому что я навязал ему эту огромную вещь.
Когда я предложил эту идею, я не понимал, насколько это огромная вещь, что такое извлечь из себя десятиметровой высоты башню. На каком-то этапе, когда я пробовал собрать деньги, я хотел, чтобы он сделал рисунки – и он совершенно обезумел – он сказал – я не умею рисовать, я никогда не рисовал. Теперь мы конечно, знаем, что он когда-то рисовал, но он действительно не рисует – он просто делает вещи, как он их чувствует. В общем, он работал, работал и работал – и появилась чудесная вещь
Часы Милленниум — это замечательное высказывание о времени, и о смерти, о страдании, о милосердии и красоте и юморе. Это фантастическое создание, и здесь в Эдинбурге – это как еще одна башня и еще один шпиль в городе. Оно захватывает людей — когда Часы начинают работать, вокруг них собираются люди, и те, кто видел их, никогда не забудут – это чудесная работа!
Диссиденты
ТЖ: Мы сегодня были у Флетчеров, и не в первый раз говорили с ними – как и с Мэгги Стэд, о том, что мы почувствовали себя счастливыми здесь, потому что нам повезло попасть в круг людей, которые вели свою жизнь вне официальных структур
Мы, конечно, не думали тогда, что Вы станете еще одним человеком, присоединившимся к этой группе. Когда мы встретились, Вы были частью этой официальной структуры, но я думаю, Вас вытолкали из нее не случайно — если бы не тогда, они выпихнули бы вас позже, потому что вы – диссидент по своей природе.
Флетчеры – диссиденты в своем деле, потому что вместо того, чтобы делать академическую карьеру или производить говядину-свинину и получать хорошие дотации, они занимаются разведением оленей, что не приносит им хороших денег и делает их меньшинством.
Тим Стэд не был скульптором, не был признан как скульптор, но создал что-то, что не создал никто другой
Видите ли Вы связь с тем, как Эдуард начал с выставок нон-конформистского искусства , то что там он был вне социалистического реализма, а здесь оказался вне концептуального искусства… Видите ли Вы связь между эти людбми, которые то ли родились такими, то ли сделали такой выбор – жить независимой жизнью?
Дж – Это большая тема, Татьяна
ТЖ – пошутите на нее
Дж -Я не диссидент, я государственный чиновник
ТЖ- Были им
Дж — Я государственный чиновник по своей природе, я верю в эту службу, даже в бюрократию, для меня это не грязное слово, бюрократия нужна как способ управления государством. Я государственный человек, чиновник, и я хочу, чтобы Вы это знали. Я верю, что государство делает себя слабее не нанимая меня на службу, служить ему должны такие люди, как я, люди с независимым мышлением, с живыми чувствами, с убеждениями, не корумпированные люди, которые хотят помочь другим людям жить полной жизнью.
Мы – люди, которые должны двигать мир, а не те, кто лжет, кто ищет своей выгоды, кто развращен властью, кто эксплуатирует других людей – эти люди не должны быть государственными чиновниками. Чиновником должен быть я, и то, что я им не являюсь, это обвинительное заключение в в адрес моей страны, это говорит о том, что они не понимают, что я могу предложить, и что я уже сделал. я считаю себя государственным человеком, а не диссидентом.
Эдуард был диссидентом не потому, что намеревался им быть, он просто был собой, он был диссидент в том смысле, что ничего другого он не мог делать, кроме того, что быть самим собой.
Эдуард не был рожден диссидентом, он был диссидентом потому что он не мог быть ничем меньше, чем он был. Он был и есть большой художник, он не мог пойти на компромисс, потому что это была его жизнь, он бы не знал даже, как начать это делать. Он был в какой-то степени наивен, он не занимался расчетами. И я не занимался расчетами, никогда – я просто делал то, во что верил.
Мы не лишние люди, мы не диссиденты, , мы не аутсайдеры в обществе, мы сердце общества, мы его будущее. Мы те люди, о которых в будущем скажут –«они были лидерами» — мы Ван-Гоги, Пикассо, Матиссы, Босхи… Мы те, кого будут помнить, мы те, кто делает мир, а не эти жабы, последователи, расчетливые, они имитаторы, отвратительные люди. Мы лидеры, мы в сердце вещей, и это не игра воображения. Нам не важно, сколько у нас денег, потому что мы заинтересованы в том, что мы делаем, это для нас более важно, чем власть или богатство…
ТЖ Вы еще больший диссидент, чем я думала…
Кинематический театр "Шарманка" 