Тескт был написан в 2006 году для Петербургского Театрального Журнала, но не был опубликован. Его включила в свой сайт о пантомиме Елена Маркова .
Алиса – это замечательная актриса Алиса Олейник в самом начале своего пути. Га — будущий режиссер Роман Габриа.
Весной 2005 году Эдуард Берсудский получил премию «Творческая Шотландия» (Creative Scotland Award) , которая, в сущности, не премия в нормальном смысле этого слова, а грант для осуществления проекта – мечты, который никаким другим образом профинансировать невозможно. Проектом было сотрудничество «Шарманки» и «Дерева», а местом реализации — Королевский Национальный музей, где зимой прошлого года проходила выставка «Шарманки».
В заявке стояло название перформанса — » Часы друидов» – но предложивший его Адасинский так и не мог вспомнить, откуда оно взялось в его голове.. В конечном итоге, в смысловую зону акции, сочиненной на наших глазах Антоном и пятью представителями нового поколения «Дерева», за десять дней в декабре 2005 года вошли и часы, и друиды.
«Дерево» приезжало на разминку проекта летом 2005, мы завезли их на местный край света – Гебридские острова. Там можно услышать, как по мобильнику разговаривают на древнем гэльском, там слоистые скалы из гнейса – самые древние на земле – переходят в белоснежные пляжи на берегу бирюзовых заливов, там стоит один из самых замысловатых мегалитов – круг камней с ведущими к нему с четырех сторон «аллеями», Мы почти ничего не знаем о народе, который 5 000 лет на пространстве от Бретани до Оркнейских островов построил эти большие и малые версии Стоунхеджа. В 19 веке буря обнажила остатки их деревни на берегу бирюзового залива — круглые каменные дома, соединенные коридорами. Два тысячелетия спустя мегалиты служили друидам чем-то вроде сценографии для календарных праздников…
В середине декабря «Дерево» — Антон и пятеро молодых ребят с кликухами вновь обращенных — Га, Макс, Алиса, Хлена и Штык — прибыли в «Шарманку» и поселились на скамейках среди кинематов. Они знакомились со скульптурами Берсудского вплотную – разглядывали, снимали на видео. Тут же разминались, танцевали, читали и рассматривали гору относящейся к предмету литературы. Опять танцевали, придумывали спектакль, изготовляли костюмы и реквизит, ездили в Эдинбург знакомиться с музеем и с Часами Милленниум, потом на репетиции и спектакли, и под конец устроили еще один «перформанс» — для нас и для самих себя – встречу Нового Года.
Обычно «Дерево» не допускает посторонних на репетиции, тем более с фотоаппаратом, но моя любительская камера не вызвала протестов. Сам спектакль снимали профессионалы – один фотожурналист увлекся настолько, что вместо одного раза снимал «Часы Друидов» трижды – и подарил нам диск. То же произошло и со съемочной группой, которой Шотландский Совет по искусству заказал фильм о проекте – они снимали три представления из четырех, и вдобавок интервью Антона, Эда и Мари Бреннан, одного из ведущих театральных критиков Эдинбурга.
Режим, который задает Антон молодым, не для слабых – но и сильные не выдерживают – а может, просто времена поменялись, выборов и соблазнов больше, а дятлов, у которых не болит голова стучать всю жизнь в одну точку, на дереве жизни все меньше, — как бы то ни было, некоторые участники проекта уже не работают с «Деревом». Этот текст с картинками – бывшим дятлам на память, настоящим – с любовью и будущим – с надеждой.
В центральном зале Королевского музея в Эдинбурге стоят «Часы Милленниум», 11 метровой высоты механический «вертеп», который мы построили несколько лет назад в сотрудничестве с Тимом Стэдом и Анникой Сандстром. Они планировались как временный, года на три, объект, но прижились так, что стали частью постоянной коллекции. Несколько раз в день Часы оживают, чтобы сыграть пятиминутное моралитэ на темы века минувшего
Эти Часы стали своеобразным «задником» спектакля – как собор на средневековой площади служил декорацией мистерии – и смысловой точкой отсчета.
Роль балаганной фуры, вывозимой на площадь, сыграло «Дерево Жизни», сооруженное Берсудским специально для этого проекта – в его кроне расположились фигуры святых, живших в дружбе со зверьми, скульптурные портреты ушедших друзей, животных, наделенных ангельскими крыльями – и штук двадцать звучных колоколов, добытых на блошином рынке в Яффо.
Зрители сидели и стояли с трех сторон, а те, кому не хватило места, смотрели с галерей, опоясывающих зал – как с балконов выходящих на площадь домов.
….На каменном полу перед Часами — лабиринт из грубой веревки — подобие того, по которому кружат паломники в центре Шартрского Собора, проходя «путь в небесный Иерусалим».
В почтительную тишину музея врывается буйная компания в черных одеждах, подозрительно разукрашенных белыми разводами – то ли гуляки из соседнего паба ошиблись дверью, то ли демоны соткались из эдинбургского тумана. Паясничают, запрыгивают на сиденья и парапеты, жестикулируют, задевают зрителей, бузят — и в конце концов, обнаруживают вход в лабиринт. Танцующей цепочкой втягиваются в него, несясь в бешенном ритме то в одну сторону, то в другую. Потеряв надежду найти выход, нетерпеливо пинают ногами веревку, превращая ее в бесформенный клубок, танец срывается в вакханалию, черная одежда летит в сторону – и внезапная перемена музыки-ритма-света переносит нас в другое пространство.
По кругу движутся маски из средневекового «Танца смерти» : зависает в высоких прыжках красавица-Диана с пламенеющими кинжалами в руках, радостно скачет Скупой, потрясая в упоении мешочком с деньгами, тянется вверх на цыпочках сентиментальная Инженю, увешанная ожерельем из кровоточащих сердечек, скользит из одной боевой позы в другую бравый Капитан с длинным красным носом, мечется по площадке хлопотливая Простушка со спутанной пряжей в руках.
Пластически они сродни узнаваемым персонажам в нефе Часов — деревянным фигуркам, упоенно повторяющим излюбленную рутину жизни – в неведении смерти, которая тут же рядом сидит верхом на маятнике с бокалом крови/красного вина в руках.
А вот и Она сама– точнее Он сам, поскольку в европейских языках Смерть – мужского рода. Безнаказанно проскользнув между вращающихся железных колес чрева Часов, в крипте появляется костлявая фигура с зелеными ушами торчком Набедренная повязка недвусмысленно топорщится спереди, на физиономии расплывается наглая ухмылка любимца публики.
Он обыгрывает одного за другим каждого из пяти, придуривается, растягивает удовольствие, потакает мелким людским слабостям…. Жалобно тянется к мешочку с деньгами, вымаливая подаяние у скупого – и молниеносным движением взлетает ему на спину, хватает за горло, — и вот уже мешочек в руках у Костлявого, презрительно взвешен и отброшен, а поверженный старик корчится на земле в смертных муках… Перед Дианой стелется обреченной жертвой, хватается за пронзенное сердце, – и улучив момент, хватает за запясья, выворачивает руки, отбрасывает презрительно в сторону выпавшие кинжалы…Перед воякой прикидывается устрашенным противником – но аммуниция Капитана потрачена зря – Костлявого ни ядра, ни пули не берут – зато он берет свое — сжимает железный кулак – и сердце Капитана останавливается…. Перед сентиментальной инженю зазывно скачет боевым петушком, — и пока она квохчет от счастья, закрыв глаза и привстав на цыпочки в ожидании поцелуя, безжалостно сдирает ее «брачное оперенье». ..На простушку и вовсе не тратится – рвет из рук невняттное рукоделье, с которым она носилась – и дело с концом.
Пять мертвенно-бледных фигур бредут по кругу, как зомби, а Костлявый снова забрался в Часы – и запустил тяжелый механизм, вцепившись в рукоятку – на пару со старательной деревянной обезьянкой в золотой юбочке. Будто невидимые нити протянулись от колес и потащили пятерых все ближе к центру круга, и вот они уже спотыкаются о спутанную веревку – остаток лабиринта, — и запутываются в ней. Клубок тел, перевитый веревкой, ползет по направлению к Часам. На пути Костлявый расставил длинные ноги воротиками – пропускает через себя добычу, будто засасывая живое и выблевывая мертвое, содрагаясь в плотоядном пароксизме,
А люди – или их души? — продолжают движение дальше и вверх к Часам. Втаскивают себя на помост, высвобождаются из веревок, прижимаются к мощным контрфорсам, напоминающим остатки векового дуба — и кажется – входят внутрь обгоревшего ствола, сливаются с ним, растворяются, исчезают….. Рядом с качающимся маятником – зеркалом возникает печальным надгробьем фигура Ангела с опаленными крыльями. Властным движением руки он останавливает время — Часы утихают и гаснут.
По смыслу и традиции средневекового Данс Макабр тут точка, конец, зрители раcходятся по домам подумать о душе и смерти. Но действо продолжается — из-за Часов медленно выезжает фура с Деревом жизни. Золотыми цветами подрагивают на ветвях колокольчики, в кроне прячутся невиданные звери, сверху ворон сидит. А у комля свалены мертвые тела, свешиваются чьи-то ноги, застыли вывернутые руки… И везет-толкает все это сооружение, никто иной, как Костлявый. Похоже, помимо отправления человеков на тот свет, у него и другая функция есть. Или это путешествие – продолжение пути? Упирается ногами в плиты пола, вытягивается чуть ли не параллельно земле, напрягает жилы – тяжело приходится зеленоухому Харону. А тут еще к его досаде Ангел, просветлев, вспорхнул на паром – и застыл изваянием на носу – вглядывается с восторженной улыбкой в даль – будто какой берег надежды видит впереди.
Зеленоухий довез-таки фуру на другой конец площадки – как на другой конец света, развернул лицом к часам, и схватился за натруженную спину. А Ангел, не сводя глаз со своего видения, сошел с парома – и вперед, в одному ему известную даль – высоту. Зеленоухий – за ним следом, недоумевая и передразнивая… – Ангел – летучий прыжок, Зеленоухий – корявый скачок… Там, куда направлен взгляд Ангела, в пересечении световых лучей на самом верху шпиля – фигура женщины с телом мертвого мужчины на руках – сына или брата, отца или мужа , а пониже движутся по кругу фигуры «Реквиема» — не герои и не святые великомученники, а просто жертвы – такие же люди, как мы, оказавшиеся в нехорошем месте в неровный час…
Ангел оборачивается к Зеленоухому, и они оказываются лицом друг другу – непримиримые оппоненты, противоположности, враги, — и схватываются в ритуальном поединке. Вцепляются друг в друга – медленно, как во сне – Зеленоухий хватает Ангела за крылья, сдирает их с его плеч, Ангел же вцепляется ему в островерхии уши, отдирает и отбрасывает их – и вдруг под личиной противоположного обнаруживают свое подобие. Борьба переходит в объятье, ненависть – в любовь …
Оживают фигуры под Деревом Жизни . Оглядываются вокруг – иными уже глазами… Собираются в группу – спина к спине, кружатся, сливаясь в одно – а оно раскрывается лепестками цветка, открывая женскую фигурку, которая в какой-то момент повторяет позу Пьеты на верху шпиля. Она протягивает руки к Дереву Жизни – и оживают колокола, создавая текучую, петлистую мелодию, кружатся в вальсе звери с ангельскими крыльями, на все четыре стороны света глядят улыбчивые праведники…
На первом представлении публика была самая что ни на есть «с улицы» — зашедшие в бесплатный музей в дни школьных каникул и рождественско-новогодних отпусков, многие с детьми, да туристы, съехавшиеся в Эдинбург на Хогманей (так здесь называют Новый год, связывая его не с юлианским летоисчислением, а с кельтским зимним праздником). На последнем спектакле места занимали за час, и зрители «свисали» со всех балконов — сарафанное радио сделало свое дело.
Дохристианские верования славян и кельтов во многом перекликаются. Самые короткие дни в году – это время, когда граница между миром мертвых и живых истончается. Чертовщина, происходящая на Руси в ночь перед Рождеством, у кельтов творилась на Самэйн – того, кто оказался вне ограды без огня, могли утащить в царство мертвых – поэтому собирались вместе у костров, ограждали себя факелами. Самейн «перекрестили» в День всех святых, всемирную известность он получил под именем Хеллоуина.
Сам же Новый год в Шотландии отмечается как Хогманей (кельтское «новый месяц») – все высыпают на улицу, целуют незнакомых, водят хороводы вокруг елки под «Auld Lang Sine” – «Песню давно ушедших лет» — «За дружбу старую до дна, за счастье прежних дней» (Она и впрямь оказалась очень старой – Роберт Бернс, под чьим именем она вошла в переводы Маршака, только добавил несколько строф) В одном из шотландских городков и по сей день на Новый год крутят на проволоке горящие тюки пропитанной смолой пакли.
Центральный персонаж «Часов Друидов», который представлялся нам то Смертью, то Паном, шотландцы опознали мгновенно – Зеленый Человек, хулиганистый дух леса, который несет те же функции умирания-воскресения, что и Джон Ячменное Зерно. Его многочисленные изображения – лицо, проглядывающее через листву деревьев – иногда изо рта растут ветви – сохранились на стенах соборов, уцелев даже в Реформацию, когда многие статуи буквально потеряли головы под молотками иконоборцев. Он более амбивалентен, чем российский леший – возможно, оттого, что в Европе давно не осталось лесов, в которых можно заблудиться.
Одну из ипостасей «зеленого человека» можно и по сей день увидеть в двадцати милях к северу от Эдинбургского фестиваля — вот уже несколько столетий во второе воскресенье августа там водят под руки от паба к пабу “Burry Man” –человека, с ног до головы покрытого репейником – год не будет успешным для того, кто пожадничает налить ему чарку и кинуть деньги в ведерко, которое таскает за ним местная детвора.
Одно из самых известных изображений «Зеленого Человека» сохранилось в Шартрском Соборе, который в свою очередь был построен на месте кельтского святилища, — как и многие другие готические соборы и романские церкви. Святилищем у кельтов были не храмы, а поляны в заповедном лесу – возможно, от этого готические нефы напоминают лес. Кельтские жрецы – друиды – верили в особую силу деревьев. В пору строительства Millennium Clock Тим Стэд рассказал нам легенду о том, что души умерших, согласно друидам, входят в дерево, чтобы родиться вновь. Двенадцать фигур «Реквиема» на Часах – символические образы жертв 20 века – Берсудский вырезал в форме горельефов из кусков огромной старой липы – оставив сзади нетронутой кору – эти фигуры как будто не до конца отделились от дерева – или не до конца слились с ним.
……Утром 2 января табор снялся со стоянки и двинулся в сторону вокзала через пустой и туманный город. Горбатые рюкзаки подпрыгивали на спинах в такт походному маршу, который выстукивали по плитам мостовой ведомые в поводу чемоданы. Антон притормозил на несколько секунд на площади у колонны, с которой взирает на Глазго Вальтер Скотт – и вдруг послышался звон бубенцов. Это цветастый шарф, лихо обвязывающий его голову, обернулся колпачкоком средневекового ваганта…
Приложение 1.
Мери Бреннан «И вот их время пришло» ”The Herald”, 30 декабря 2005
Сначала – самое важное (разъяснения позже). Сегодня в половине третьего в главном зале Королевского музея на Чемберс-стрит в Эдинбурге, «Дерево» представит заключительную часть проекта «Часы Друидов».
Это представление – бесплатно. В сезон всеобщей беготни по распродажам и охоты за скидками оно возвращает нам смысл смены времен года в природе и в человеческой душе. Идите – и вы сможете вынести оттуда идеи и образы, которые надолго переживут уцененные шмотки.
«Часы друидов» — уникальный проект, мечта, которая стала реальностью благодаря премии Шотландского Совета по Культуре «Творческая Шотландия-2005». Создатель собрания кинетических скульптур, известных под общим названием «Шарманка», Эдуард Берсудский, давно искал возможность сотрудничества с артистами «Дерева», которых он ласково называет
своими питерскими «товарищами по ссылке». Берсудский впервые познакомился с Антоном Адасинским и его театрально-тацевальной группой 15 лет назад и сразу почувствовал художественное родство между собственными фантастически гротескными скульптурами и глубоко аллегоричными спектаклями «Дерева», которые проходят на интенсивном физическом уровне.
Уже тогда он видел, как ритм и смысл движения его скульптур близок синкопированной хореографии Адасинского и его постоянной теме конфликта добра и зла, проклятия и искупления. Ему был интересен диалог, который мог бы возникнуть между жестким металлом его созданий и отзывчивыми телами танцоров «Дерева», но, по его словам, «не было продюсера, выжившего из из ума настолько, чтобы вложить деньги в такой рискованный бизнес».
Прошли годы. Берсудский и «Шарманка» пустили корни в Глазго, театр «Дерево» обосновался в Германии, начал гастролировать и получил международное признание. Каждый раз, когда увенчанная многочисленными наградами компания появлялась на фестивале Фриндж в Эдинбурге, Берсудский думал «а что, если…» – и возвращался к идее сотрудничества.
Жизнь и работа в Шотландии добавили новую систему координат к его толкованию прошлого, настоящего и будущего нашего общества.
«Дерево» тоже исследовало другие культуры, и так же, как и Берсудский, обнаружило мощный общий пласт, залегающий в глубине и объединяющий страны и столетия. Несмотря на то, что теперь мы все чаще и чаще пользуемся электронными технологиями, чтобы узнать, где мы (а порой – и кто мы такие), древние календарные ритуалы и мифы все еще живут рядом с нами. Они до сих пор влияют на наше поведение: именно из-за них мы все тащим в дом на Рождество что-нибудь вечнозеленое.
«Часы Друидов» подключены к этому царству мистических сил. Танцуя свой горький, прекрасный, бесшабашный и человечный танец на фоне массивных «Часов Миллениума» Берсудского, «Дерево» как бы выпускает на волю дух его скульптур.
….Они появляются среди нас под грохот джазово-цирковых фанфар композитора Дэниела Виллиамса. Головы у всех шестерых одинаково выбриты, все они поначалу одеты в яркие черные одежды — только мазки белого на телах и костюмах намекают на то, что эти существа выбрались из какoго-то подземелья…. Подскакивая, подпрыгивая, карабкаясь на торжественные колонны в музейном зале, они воплощают в себе всю взрывную энергию Сатурналий, буйства святочного кутежа.
Оказавшись внутри ограждения, которое становится импровизированной сценой, они вступают в веревочный лабиринт и рысью несутся вдоль его линий, заманивая нас в загадочную местность, населенную демонами и эльфами. Черные одежды отброшены в сторону, и полуголые, в блеклых лохмотьях фигуры воспроизводят элементы древних культов – тех, где главным был Зеленый Человек. Темная магическая поэтика этого представления настоена на представлениях древних славян и кельтов о жизни, смерти и лесе, куда отлетают души мертвых, чтобы войти в деревья и родиться заново.
Как и во всех спектаклях «Дерева», танцоры двигаются насколько стремительно, бесшабашно и безудержно, что захватывает дух. В какой-то момент они начинают карабкаться вверх по Часам Миллениума, а потом переплетаются с кинематической скульптурой «Дерево жизни». Возникает блистательная амальгама рук, ног, конструкций, деревянной скульптуры и гибких человеческих тел , и в то же время -удивительно тонкое плетение игры слов, визуальных метафор и очистительных озарений.
Дерево – название театра и неотъемлемая часть искусства Берсудского. Дерево, лес — символическая, первозданная волшебная сила и в шотландской, и в российской мифологии. Дерево Жизни Берсудского со скульптурами полу-животных, полу-людей иллюстрирует не только наше развитие, но и природу зверя, затаившегося внутри нас.
Когда Адасинский и его группа мнут и выкручивают свои тела, они становятся похожи на резные гротески Берсудского и вторят его символическим образам с пониманием, укорененном в общем опыте санкт-петербургских дней. Они согласны на перемены и разрушение, потому что с помощью мастерства и воображения могут создать нечто новое — Берсудский ведь тоже строит свои скульптуры из старого дерева и металлолома. И когда в «Часах Друидов» эти скульптуры соединяются с мудрым хулиганством «Дерева», результатом оказывается незабываемый способ прощания со старым годом.
Перевод Татьяны Хотенко
Приложение 2
Интервью Антона Адасинского, данное Крису Лорду для фильма «Creative Scotland Awards: “The Druid Clock”
Крис Лорд: Расскажите, пожалуйста, вкратце историю театра «Дерево»
Антон Адасинский: История группы «Дерево» – она невнятная, и у ее отцов и матерей-основателей – разные по этому поводу мненияю Например, Дима Тюльпанов считает, что «Дерево» вообще никогда не организовывалось, Таня считает что это 92 год в Праге, Я считаю, что это 95, Алексей считает, что «Дерево» всегда было и будет вечно, то есть вообще никак к датам не относится. Но в любом случае, пять человек, которые организовали компанию и назвали ее ДЕРЕВО – это Лена Яровая, Таня Хабарова, Антон Адасинский, Дима Тюльпанов и Алексей Меркушев – это так случилось…Это не было сделано по принципу отбора, какого-то экзамена, басни, прыжка вверх или песни там – это так случилось – люди встретились и появилась компания. Классная компания. Наверно, она очень классная. Я ее очень люблю, эту компанию «Дерево» Кто-то сказал, что Полунин открыл великую театральную книгу 20 века, а Полунин сказал, что «Дерево» эту книжку закроет. /смеется/
Хотелось бы добавить, что «Дерево» не только играет спектакли, но и пишет музыку, играет на всяких музыкальных инструментах, записывает диски, Лена Яровая — замечательный дизайнер и фотограф, сейчас вышло уже три ее книжки, снимаем свои фильмы… И везде ищем интересные и странные моменты, каких-то странных людей, необычных людей, потому что считаем, что самое сильное, что может делать «Дерево» – это жить в какой-то энергетической среде – с телом, с танцем, — и необязательно это повторять – не обязательно делать из этого спектакль. Вот поэтому мы здесь, поэтому вот я в этой машине сижу, торчу, потому что мы нашли очень сильное место, великого человека Эдуарда Берсудского, его кинематы… Это и было толчком к отличному проекту, который мы только что закончили, и почему-то мне кажется, что у этого проекта будет продолжение.
КЛ:Когда вы впервые увидели работы Эдуарда Берсудского?
АА: Сейчас мне кажется… Я помню какую-то кухню… Я был не один…Меня кто-то привел…Лица, кто меня привел, не помню вообще, не знаю, помнит ли это Эдуард… Я сижу у него на кухне, потом мы идем в комнату — выходим налево, потм направо, по-моему, и вот та машина, в которой я сейчас нахожусь – и в которой я, по-видимому, с тех пор и находился, вот эту машину я там и видел. Год невнятный – и неважно, какой год – в прошлом веке это было. Вот и все… Точно помню вот эту кухню. Не помню, была ли там Татьяна. Не знаю, помнят ли они. И с тех пор вот огромный клоун и вот эта машина – сейчас я узнал, что она называется Вавилонская Башня – и в ней 53 фигуры сделанных вручную – и вот это послужило толчком – совковое такое выражение – inspired –и вот с тех пор в каждой работе «Дерева» этот Большой Клоун кашляет в углу, и в каждой работе «Дерева» есть эта великая механическая бессмысленность происходящего, как в этой Вавилонской башне.. Так что встреча была очень не случайной. А что такое в общем-то случайность? Сижу в машине, разговариваю сам с собой. Неслучайные встречи…62 сна, записанные в тетрадку.
КЛ: «Шарманка» и «Дерево» – «ссыльные» из России. Вы думакете,этот общий опыт повлиял на ваше сотрудничество?
АА: Нет никакого понятия “homeland” Нет никакого понятия ностальгия, эмиграция, миграция, кувыркация, презентация, отъезжание, приезжание… Это все такая телега, придуманная, чтобы было о чем поговорить и потосковать, заставить человека вспоминать, разбудить в нем какую-то память родного переулочка, косой помоечки, баночки из под огурцов под ножкой кровати, чтоб тараканы падали… Все это ерунда. Она на самом деле никакого отношения к творчеству Эдуарда и творчеству «Дерева» не имеет. Хотелось бы, может быть, чтоб имела, но вот не имеет. Потому что и он, и «Дерево» – мы каким-то образом отошли от адреса страны происхождения, от национальности, от возраста. Остались главные моменты – остались такие вот островочки над поверхностью огромного быта, который мы тоже все съели, естественно. Вот эти островочки остались. И они промыты водой, эти островочки…И темы, которые трогает Эдуард, и темы, которые стараемся трогать мы в своих работах, они не относятся ни к какой стране. Поэтому, то что он оказался в Глазго – так случилось, то, что мы сейчас оказались тоже в Глазго, а потом будем в Германии, а потом в Италии, а потом в Австрии – нормально. Даже классно. Классно увидеть, что везде все одно и тоже. И ценно одно и тоже, и бесценно одно и тоже, и туфта одна и та же, и не туфта одна и та же… Я бы очень хотел, чтобы в оценке работы Эдуарда, так же как в оценке работы «Дерева» понятие «уехали из России» просто пропало. Нет никакой России. Нет никакого Глазго.
КЛ: Почему вы хотели работать с «Шарманкой»? Что вас привлекло?
АА: Тут нет понятия желания, и нет понятия совместной работы. Есть такие люди и компании, к числу которых относится и Эдуард, и «Шарманка», и «Дерево», у которых вещи просто случаются. Вот так это случилось. Мне кажется важным понять, что самые главные вещи в искусстве – те, которые живут долго, — они просто случаются. Они не планируются, они не расписываются, они не пишутся по огромным сценариям. За пять дней до начала работы мы не знали, что будем делать. И пять лет назад не знали. И когда мы закончили эту работу, мы с удивлением и с радостью вспоминаем, что мы были в каких-то других мирах…Мы все время с ними встречались – с Эдуардом и с Таней, они все время видели наши спектакли, и потом как-то карточка легла, какие-то фишки рассыпались по столу так, что мы оказались здесь, потому что это случилось… отчасти благодаря усилиям Татьяны, потому что она очень хотела, чтобы это совместилось.. А на самом деле договора, облизывания, обнимания друг друга не было – « вот, давайте, ребята вместе чего-нибудь сделаем с вами, сварганим, круто будет…» Да нет – так произошло. Вот эти случайности в работах – в наших, в его – очень важны.
КЛ: Как часто вы сотрудничаете с другими художниками? Насколько необычен был для вас рабочий процесс?
АА: Чаще мы встречаемся не с человеком, а с полем, с энергией, с каким-то более сильным местом – такие точки в мире есть Больше мы работаем с местом… А Эдуард – он как бы сам по себе место…несущая частота…Impact frequency… Он создал поле, в котором мы существуем. Персонально его здесь не существует… Он сам себе не нужен, и мы ему не нужны, и нам он не нужен. Но он создал гигантское поле . Здесь очень интересно спать в этой студии… Очень интересно танцевать.. В основном «Дерево» работает с энергией. Здесь совпало так, что энергию носит конкретная личность, конкретный человек. Вообще редко мы работаем с кем-то… Очень редко… Мы сами от себя уже устаем, а тут еще кого-то…
КЛ: Остались ли вы довольны тем, как прошли спектакли в музее?
АА: На предпоследнем спектакле – там был какой-то момент.. Мы опаздывали – то ли поезд, то ли снег, то ли опять все как надо… В общем, мы впритык приехали, успели разложить веревку, очень быстро размялись, бросились, нырнули в спектакль – вынырнули, пришли в гримерку – и на секунду я вдруг перестал понимать: было это уже — или не было, и пришло время опять разминаться… Это был какой-то момент полного отключения — как наркоз, как анестезия — 45 минут полностью вырезаны из сознания… А это значит, что мы были эти 45 минут там, где нам очень хотелось бы быть чаще… Мы счастливы результатом работы этих четырех дней – очень счастливы…Жалко, что потом приходится возвращаться… ну нормально…любишь кататься – не плюй в колодец…
КЛ: Что вы можете сказать о взаимоотношениях с публикой во время таких акций?
АА: Обычно, когда «Дерево» делает акцию, ее невозможно повторить, даже на следующий день… Здесь мы сделали четыре раза это выступления, и ощущение такое, что с каждым днем оно становилось все точнее и точнее, — и есть ощущение, что это будет спектакль…Во всяком случае на сегодняшний день есть такое ощущение.
На Эдинбургском Фриндже мы играли Once, Острова, La Divina Comedia, Красную Зону. Это обычно — 25 дней, когда ты каждый день ныряешь в эту глубину, это экзамен очень сильный – душевный, физический – мощное упражнение на выносливость. И реакция в Шотландии очень своеобразная. Здесь у людей – так мне кажется, может я ошибаюсь, нужно прожить очень долго в стране, чтобы так выражаться — но так мне кажется у них нет никакой задержки этой кривой между мозгами и сердцем и языком– или она меньше. Вот эта прямизна реакции идущей из зала и скорость ответа, идущего на наши эмоциональные толчки, выбросы, — она очень правильная и очень помогает нам работать. Люди очень много здесь дают, отдают, дарят
КЛ: Откуда возникло название спектакля – «Часы Друидов»?
АА: Вот этого я не помню…У нас в компании названия появляются открасоты слова, от того, как язык поворачивается в гортани, как зубы клацкают, когда произносишь какое-то название… Прямого отношения к работе это не имеет, да и иметь не должно….Но за три дня, когда мы еще не знали толком, что мы будем делать, Эдуард спросил: « А что это у вас там в Дрездене есть такой «Тотен Танц»?»… Я не знаю почему вдруг у него, может из-за моего вида – похудевшего и голодного – у него вдруг возникла эта идея «Тотен-Танц», но мы вдруг четко увидели то, что случится в музее. И я думаю, что это все об одном. Если бы я сейчас называл спектакль, то я бы назвал его сейчас по-немецки – Тотен-Танц.
Дрезденский «Тотен Танц» — каменный барельеф 16 века «Танец Смерти» в Церкви Трех Королей. Подробности о нем, а также о танцевальной импровизации «Переправа», которое «Дерево» посвятило этому барельефу, см на вебсайте «Дерева» — http://www.derevo.org/common/rus/actions/projects/totentanz/
Кинематический театр "Шарманка" 