Эдуард Берсудский. Сказка. — Из каталога Millennium Clock, 1999
Как сейчас помню, лет эдак 1000 назад, когда еще не было ни консерваторов, ни лейбористов, ни коммунистов, ни террористов, ни Dolly the Sheep, люди жарили мясо на кострах и свои естественные надобности справляли в окно, я шел на свидание с Джулианом. За свой острый ум и полную политическую некорректность он был выгнан из города и жил за крепостными стенами в кабаке, где писал любовный роман из жизни кузнечиков. Мы выпили, потом добавили, потом еще добавили, после чего Джулиан выложил свою очередную безумную идею — построить часовую башню посвященную уходящему тысячелетию.
Как ни странно идея намертво поселилась в моей душе и дала ростки. Я обратился за помощью к своей артели, во главе которой стояла лошадь по имени Татьяна — обыкновенная лошадь с четырьмя ногами, одной головой и одним хвостом, но с абсолютно нечеловеческими способностями. Она гениально координировала усилия человеческих душ, в том числе душ усопших. Кроме того, она лихо стучала копытами по тому, что позже получило название компьютера, вела бухгалтерию, лаяла на заказчиков, таскала бревна и по ночам читала Бердяева.
Артель состояла из деревянных дел мастера Тима, который делал дубовые столы на 30 персон и кровати на 20 персон, часовщика Йоргена, который мог сделать часы из подковы, стекольщицы Аники, которая отливала рюмки, куда могла поместиться голова и часть шеи, и художницы Мегги, которая правдиво рисовала луну, ходила по проволке, знала три слова по китайски и видела живого Данте.
Это были настоящие мастера своего дела. Каждый уникален и бесподобен, а главное — в них царил дух творчества и импровизации. Никаких канонов и концепций — они делали только то, что хотела их левая нога или нашептывал по ночам тихий голос. Один творец не заслонял другого, а дополнял и оттенял.
Жалко, что тогда не родились еще Брейгель или Леонардо — мы бы взяли их в компанию.
Мы работали целый год и один день — и когда одно тысячелетие ушло, а другое еще не наступило, на Ратушной площади собрался народ, и Джулиан в черном камзоле с золотыми пуговицами качнул маятник — зеркало.
Эдуард Берсудский. Из каталога Шарманки 1999 года
Три года назад Джулиан Сполдинг подкинул идею сделать башню, посвященную смене тысячелетия. Три года мы говорили на эту тему и летом 1999 я вырезал эти 12 фигур. Собственно говоря, я их не делал, они сами вылезли из меня — с увеличивающейся скоростью и с пугающей неожиданностью. Мне помогали строители Шартра, Реймса и Страсбурга . На это понадобилось восемь недель и вся моя предыдущая жизнь в России
2006 Татьяна Жаковская. Комментарий к текстам Берсудского: прозаические подробности.
Ошибка памяти – эта история растянулась на четыре с половиной года…
Весной 1995, вскоре после нашего возвращения с выставки в Манчестере, в Блэнсли приехал Джулиан Сполдинг, в то время – всемогущий и победительный директор Глазговских музеев, с предложением Эду соорудить Часовую башню, посвященную Милленниуму для музея Келвингров. Это должен быть «Вавилон», но во много раз больше, — сказал он, — он воплотит все надежды и страхи человечества на пороге третьего тысячелетия и простоит до четвертого!
Первая реакция Эда была – не потяну!
Вторая – потяну в компании с Тимом Стэдом, Аникой Сандстром и Йоргеном Тюбеком. (Анику — художника по стеклу, — и часовых дел мастера Иоргена мы знали через Тима)
Съездили в Глазго, посмотрели на тот угол главного зала в Келвингрове, куда Джулиан хотел поставить Часы (рядом с органом) , померили – высота должна быть метров 10. Подсчитали – нужно три года работы и бюджет в 300.000 фунтов.
Джулиан считал это реальным – только что открылся Фонд Милленниума, который Британия намеревалась широко праздновать, так что надо подать заявку на грант в Шотландский Совет по Искусству, а глазговский горсовет ее поддержит – и влиянием, и своей долей в финансировании (Совет по искусству не давал гранты большие, чем 75% стоимости проекта)
Ко всему прочему, по мысли Джулиана, этот проект обещал Шарманке стабильный доход в первые годы в Глазго – и в случае удачи, немалый престиж. Все, что требовалось от Эда – это сделать предварительные наброски, что-то, что можно было бы приложить к заявке.
И вот тут – полный стоп. Берсудский рисунков не делает: не то что не может – какие-то фигуры он иногда набрасывает, чтоб не забыть идею. Но кинематы, по его выражению, делают себя сами, а он им только помогает. Эд промучался несколько месяцев до головной и зубной боли, но ничего не смог из себя выжать.
Дело заглохло – мы были заняты переездом в Глазго, где нам дали место под галерею – заброшенное помещение на Кинг-стрит, ремонтом, потом подготовкой к открытию y Glasgow Gallery of Modern Art, куда Джулиан поместил все четыре купленные у нас работы – и самой «Шарманки» в Глазго, потом возили на выставку в Нью-Йорк кинемат «Время крыс», потом готовились к выставке в Копенгагене, для которой Эд сделал четыре новых кинемата. Вернулись с установки в Копенгагене в октябре 1996 – и Эд, вдохновленный освободившимся пространством в галерее, принялся за новый кинемат, который получил впоследствие название «По ком звонит колокол». Главный его элемент обязан своим происхождением ключарю Брайену – он впустил нас в помещение закрывшегося магазина внизу под Шарманкой, где среди прочего любопытного хлама мы обнаружили большое круглое увеличительное зеркало, которое служило для наблюдения за покупателями.
«Да это же мои Часы Тысячелетия!» — сказал, увидя новый кинемат, Сполдинг.
Но благоприятный момент уже миновал — к этому времени трон под Джулианом зашатался. К власти пришли новые лейборы Тони Блэра и первое, что они сделали в Глазго – стали выживать тех «старых лейборов» во главе с мэром города Патом Лалли, которые заправляли в местном горсовете в течении всего предыдущего правления консерваторов в Лондоне. Дух здоровой оппозиции, которой было нечего терять, кроме своих цепей, сменился мышиной возней в процессе дележки пирога.
Тем не менее Джулиан решил сделать еще одну попытку. Я сочинила описание башни, подготовила заявку на грант, делая вид, что она будет строиться следуя рисункам и чертежам. Рисунки сделала Мэгги Стэд, объединив детали «По ком звонит колокол» и «Вавилона» с контрфорсами и шпилем Тима Стэда (он к этому времени сделал две модели башни), а также цветным стеклом Аники Сандстром. Предполагалось, что Йорген построит специальный часовой механизм. Работы всех четырех мастеров к тому времени дружно сосуществовали в доме Мэгги и Тима в Бленсли, так что вопроса стилистической совместимости не возникало, а что касается «содержания» башни, то мы столько говорили о том, что происходило в 20 веке, сидя долгими вечерами вокруг уникального «кухонного» стола Стэдов, что вопрос о выработке общей идеологической платформы не стоял.
Неожиданно завотделом культуры Глазговского горсовета, обычно поддерживавший все начинания Сполдинга, отказал в поддержке проекта. Вскоре мы услышали, что в горсовете готовится реорганизация – слияние в один отдел музеев, театров, библиотек и спортивных сооружений. «Вы потеряете работу,» — сказала я Джулиану. «Почему? – удивился он, — кроме меня, там нет ни одного претендента на новую должность – заведовать всем этим конгломератом и отвечать за бюджет в сотню миллионов» (нужно сказать, что к этому времени ассоциация Британских музеев отметила его как Лучшего музейщика года, а Glasgow Gallery of Modern Art была признана лучшим новым музеем года – ее за первый год посетили 600 тысяч человек (что равно населению города, включая грудных младенцев) Но претендентка нашлась – жена генсека лейбористской партии Шотландии, предыдущий опыт которой сводился к руководству бассейнами районого масштаба. Она, естественно, и победила, а так как муж ее вскоре пошел в гору, в конце концов став премьер-министром Шотландии, то Шарманке пришлось нелегко.
Про Часы мы и думать забыли.
Весной 1998 года мы оказались в тяжелом финансовом кризисе, и я от отчаянья написала письма во множество адресов, предлагая выставку, хотя уже тогда знала, что их вряд ли кто-то будет их читать. Написала в том числе и Марку Джонсу, директору Национальных музеев Шотландии, с которым мы познакомились у Джулиана на крыше — и однажды он привел сводил детей в Шарманку. Неожиданно от Марка пришел ответ, а вскоре к нам приехала целая группа работников музеев во главе с заведующей отделом временных выставок Алисон Кромарти.
Сговорились на выставку в ноябре 1999 – январе 2000 года, в Королевском Музее на Чемберс-Стрит, в небольшой галерее позади основного зала для выставок. «А нет ли у вас какого-нибудь проекта для Милленниума?» – спросила Алисон. Я пожала плечами: » Был, да только денег не достали, а теперь поздно», — и рассказала про Часы Милленниум, показав «По ком звонит колокол». «Фонд Милленниума уже действительно закрыт, но есть еще шанс – через две недели истекает срок подач заявок на гранты в Фонд фестиваля Милленниум – там потолок 100,000 фунтов. Успеете? Обойдетесь ли? Там большой конкурс, но мы поддержим вашу заявку – в том числе и деньгами.»
Мы выиграли конкурс, обошлись теми деньгами, что были – Эд и Тим получили в результате за свою работу меньше официального минимума зарплаты, и успели – запустили Часы в полдень первого января 2000 года. За две недели до запуска у Эда случился первый микроинсульт, но на следующий день он уже опять полез на леса. Через две недели после запуска Тим лег в больницу на очередную химиотерапию, которую он откладывал с осени. Она не помогла — он умер в конце апреля.
Марка стали дергать по поводу Часов раньше, чем мы их построили – кому-то сверху не нравилось, что они такие мрачные. К концу 2000 года нас предупредили, что Часы надо разобрать не позже мая. В тот день в Шарманку зашел какой-то скромного вида журналист со старомодным блокнотом, которому я и рассказала эту историю. Эд не вышел даже поздороваться. На следующий день в “The Scotsman” – крупнейшей газете Шотландии – появилась статья на две полосы о Шарманке и о том, что угрожает «Часам Миллениума». Журналист с блокнотом, Джим Гилхирст, оказался ведущим очеркистом газеты. Дальше была буря в прессе – статьи, письма читателей в защиту Часов. «Похоже, Шотландия вас усыновила» — сказал кто-то из друзей.
Часы остались на месте, Марк Джонс уехал в Лондон руководить музеем Виктории и Альберта, а через два года новый директор Национальных музеев попросил передать Часы в постоянную коллекцию музея.
В конце 2005 года Шарманку снова пригласили выставляться в Королевском музее – на этот раз отдав нам все пространство для временных выставок – 500 квадратных метров. Это приглашение совпало по времени с наградой «Творческая Шотландия», которую получил Эд: 30 тысяч фунтов на проект-мечту, который было бы невозможно осуществить никаким другим путем. Нашим проектом было сотрудничество с театром ДЕРЕВО Антона Адасинского – «Часы Друидов», который «деревяшки» станцевали в главном зале Королевского музея перед Часами Миллениум в последних числах декабря 2005.
Весной 2009 Королевский музей закрылся на реконструкцию, в процессе которой было создано специальное место для Часов, которые теперь можно разглядеть с разных уровней — с двух балконов и со ступенек поднимающегося эскалатора. Часы по-прежнему играют свой пятиминутный спектакль каждый час, и каждый час собирают толпу зрителей.
Про что мы говорили за столом Тима в Бленсли.
- Купола сожженых церквей
- Глаза людей, смотрящих свозь щели изнутри горящего сарая
- В 20 столетии не было праведников – только жертвы
- Готические соборы, похожие на леса, и кельтский Дух леса.
Статья Сергея Юрского о Часах Миллениум
Страница сайта Шарманки, посвященная Millennium Clock (на английском)
Кинематический театр "Шарманка" 