Наутро Питер встретил журналистов в безукоризненном официальном обличье и шепнул мне: «Я запрограммировал 96 перемен.»

Он создал настоящий шедевр — во время 15-минутного спектакля стены и потолок покрывал живой ковер из постоянно двигавшихся и менявших цвет теней.




В среднем зале с четырьмя кинематами — «Крысы», «Никодим», «Джок» и Виктория, — прожектора были подключены параллельно моторам, чем достигался идеальный синхрон движения и света .


В большом зале я вела свет вручную (на серьезный пульт у нас не хватило денег) — и никак не могла привыкнуть к фантастической игре теней на стенах, возникавшей от легкого подъёма или опускания каждого из 24 движков на световом пульте.

















Открытие выставки прошло хорошо, но без особого шума — назовем это «скромный успех» (в моей юности американская повесть под таким названием печаталась в журнале «Театр» — о сумасшедшей работе и человеческих страстях во время репетиций мюзикла, которому был сужден скромный успех на Бродвее).
Мы наслушались комплиментов от зрителей и знакомых, Би-Би-Си показало по первой программе 15 минутный фильм про «Шарманку» (только работающие кинематы и никакого текста — ни в кадре, ни за кадром).
Появились небольшие, но в основном положительные рецензии. Одной из претензий была высокая цена на билеты: 4 фунта для взрослых, 2 фунта — льготные для детей и студентов. Это явно немного, и даже с учетом инфляции вдвое меньше, чем зрители платят сейчас за билеты, но тогда британская публика только начинала сталкиваться с входной платой на выставки — все музеи были традиционно бесплатны.
Недовольство другого критика вызвал надувной красный фаллос (штанина моих старых непромокаемых штанов для грибной охоты), который появлялся на кинемате «Перестройка», — в ту пору Шотландия ещё была по преимуществу протестантской страной.
Третьему газетчику я наивно ответила на вопрос, сколько Сполдинг заплатил нам за три кинемата, понятия не имея о том, что размер гонорара здесь — тайна между двумя сторонами. В результате досталось и ему…
В городе шел Майфест, в чей 68-страничной программе «Шарманка» занимала один абзац на странице 59. (Впрочем, столько же занимал Малый Драматический театр, который показывал ретроспективу своих спектаклей и премьеру «Бесов», но у него к тому времени в Глазго была установившаяся за годы регулярных гастролей репутация, так что зал заполнялся — без питерского ажиотажа, но достойно.)
Главная глазговская газета The Herald опубликовала любопытный отклик шотландского скульптора Джорджа Уайли. Эксцентрик с солидным стажем, Джордж в своём неизменном твидовом пиджаке ярко-зеленого цвета и сам-то не вписывался ни в какие рамки, хоть и пользовался любовью и уважением публики. Будучи по совместительству комиком-импровизатором (при случае он мог ещё и на аккордеоне сыграть!), он любил играть смыслами слов, часто превращая их в дву-, а то и трёхсмысленность, так что переводить его тексты трудно. Выражение «Monkey business» (буквально — «обезьяньи проделки»), на котором он построил всю статью, означает всяческое дурачество, от добродушного до злонамеренного, нарушение признанного порядка. А обезьянка, особенно полюбившаяся Джорджу, — это та, что держит в вытянутых вверх лапах зеркало, в котором отражается лицо смотрящего на нее зрителя.


Джордж Уайли. ОБЕЗЬЯНЬИ ПРОДЕЛКИ СМЕЮТСЯ НАД АБСУРДОМ
«ШАРМАНКА взорвалась на Сокихолл-стрит — но не бойтесь, обезьянка сбежала, она жива и здорова. Последствия взрыва — в форме замечательных кинетических скульптур, темпераментно созданных русским художником Эдуардом Берсудским — можно увидеть в затемненных залах галереи Маклеллан. Это актеры его механического театра абсурда, и вся наша обезьянья жизнь здесь.
Это щедрое шоу не понравится концептуалистам, ну и черт с ними. Взрыв шарманки — больше, чем визуальный урок истории. Прекрасное сочетание современных технологий и мастерства народного искусства высокого уровня честно изображает всю древнюю и современную Россию. Впитав в себя сильные стороны иконописи и конструктивизма, это зрелище занимательно и одновременно выражает критический взгляд на вещи — искусный приём, позволивший Берсудскому бросить вызов гнетущему старому режиму в своей стране. Он не останавливается на достигнутом и продолжает безостановочно вращать ручку своей шарманки, продвигаясь всё дальше в развивающийся мир обезьяньего интернационала.
Как известно, я сам время от времени создаю механические скульптуры. Скрытые электрические схемы и механизмы Берсудского очень сложны и должны понравиться всем, кто помнит, что мы, жители Глазго, сами когда-то были отличными инженерами. Рекомендую — хотя хотелось бы, чтобы вход был бесплатным, ведь это душевное народное искусство заслуживает того, чтобы душевные жители Глазго познакомились с ним.
Настоящая общая тема между мной и Берсудским — это не столько кинетика, сколько борьба с абсурдом посредством абсурда. Его выставка движется от старой России через жалкую глупость войны к непристойной победе, а затем прогрессирует или регрессирует к глобальной непрерывности того же самого.
Россия — это большой неуправляемый корабль с крошечным винтом, война — неистовая лошадка-качалка, неспособная вырваться из клетки, а будущее — безумный робот с механической птицей, которая не может летать, и колокольчиком, в который она не умеет звонить. Умножьте такие образы в миллиард раз, добавьте умное освещение и проникновенную музыку, и вы получите «Кинематы» Эдуарда Берсудского.
В эпицентре взрыва вы найдёте сбежавшую обезьянку. Ухмыляясь, она поднимает зеркало, чтобы вы не смогли скрыться от собственного отражения.«
Взгляды Джорджа, как и многих наших шотландских друзей, как мы постепенно выяснили, довольно сильно отличались от наших. Но его выражение «глобальная непрерывность того же самого» я оценила по достоинству только недавно..
Через несколько дней после открытия в Глазго приехал заместитель директора городского музея и художественной галереи Манчестера Ховард Смит (тот самый, который обнаружил на столе у своего начальника привезенную из Питера видеокассету «Шарманки» — я писала об этом в главе «Шарманка» на Московском проспекте») — с предложением сделать выставку у них в ноябре 1994 — январе 1995.
Сарафанное радио до появления Фейсбук работало медленно, и в первые три недели в будние дни мы часто играли спектакли для 10-20 человека (один раз даже для двух — мамы с ребенком, — за что потом получили множество благодарностей: мы не знали, что по здешним правилам могли отказаться и отменить представление).
Но в последнюю неделю будто плотину прорвало… Привыкнув к малолюдью, мы пришли в галерею в последнюю минуту — и с трудом смогли пробиться через толпу зрителей, которые не только плотно забили все сидячие места, но и стояли в проходах, и сидели на полу перед первым рядом. В некотором ошеломлении я споткнулась о чьи-то детские ноги в ярких брючках, обернулась, чтобы извиниться, и увидела, что они принадлежат седовласой женщине за 70 (ею оказалась замечательная художница и скульптор Маргарет Меллис, с которой мы с того дня подружились).
Каждый день мы играли дополнительные спектакли — и на каждом зал был набит битком.
Учитывая предложение из Манчестера, и зная, что открытие следующей выставки в МакЛеллан назначено на начало июля, я довольно нахально поинтересовалась у Джулиана Сполдинга — а не хочет ли он продлить нашу выставку на три-четыре недели?
Через пару дней Джулиан предложил альтернативный план: уплотнить выставку «Шарманки» до двух залов и открыть ее заново в начале июля параллельно с выставкой фотографа Себастьяно Сальгадо (чьё имя было тогда мало кому известно), которая займет остальные четыре зала. Так же, как выставка Сальгадо, «Шарманка» будет работать до конца сентября, но спектакли давать только по субботам и воскресеньям. В будние дни экспозиция будет открыта для посетителей галереи в статичном режиме — что обеспечит дополнительный приток публики на представления в уикенд. Дополнительных денег, чтобы заплатить нам гонорар, у музеев нет, но все вырученные за билеты и продажу сувениров деньги они отдадут нам. Но цены на билеты нужно снизить с четырех фунтов до трёх.
На том и порешили, не предполагая, сколько положительных последствий будет иметь это решение в нашей судьбе.
Предыдущая глава — 13/2 Подготовка к выставке
Следующая глава — 13/4 Рита и доктор Леонард