Предыдущая глава — 13/1 Возвращение в Блэнсли. Victoria
Вскоре приехали наши технари из Питера – Владимир Зинкевич и Аркадий Нирман, — и привезли с собой давнюю подругу Эда Риту Климову, которой мы надеялись помочь прожить хотя бы немножко дольше.
Ночной поезд из Лондона в те времена прибывал в Эдинбург рано утром, и пассажиров не тревожили целый час, давая возможность дождаться в комфорте купе, пока выспится город. Не подозревая об этом, Аркадий проснулся от того, что вагон перестало покачивать и в недоумении пошел на разведку. Вокзал Уэверли, расположенный в самом низу долины, был заполнен густым туманом под самую крышу. В поисках кого-нибудь в железнодорожной форме, Аркадий дошёл до конца перрона, поднял голову — и обнаружил высоко над собой Эдинбургский замок, парящий над туманом в лучах утреннего солнца. Он побежал будить остальных — посмотреть на это чудо, пока видение не растаяло…
Часа через два вся компания вылезла из рейсового автобуса посреди поля, где, кроме нас с Эдом, стоящих на обочине, видны были только обросшие шерстью овцы. «Ну вы и забрались, — прокомментировал Аркадий, — вон тут какие свитера бродят»…Подкатила Мэгги на своей красной машине , мы забросили туда Риту и багаж, и прошли с ребятами последний километр пешком через холмистые поля, разрезанные каменными стенами. Мы уже чувствовали себя аборигенами, открывающими страну для вновь прибывших. Главным чудом был, конечно, дом Тима, а в его мастерской Зинкевичу явно хотелось остаться навсегда, выясняя тонкости технологий и вдыхая запах дерева и масляной пропитки.
Но время подпирало, и, натянув свой синий рабочий халат, Володя отправился экзаменовать «Шутки Джока» в бывший коровник и «Викторию» в бывшее стойло для лошади, подправлять механику и готовить их к транспортировке, а Аркадию пришлось помогать мне в изготовлении упаковки для «Джока» и «Виктории». Рядом со стильными дюралюминиевыми ящиками появились грубо сколоченные фанерные.
Наша выставка в МакЛеллан была частью программы глазговского Майфеста – Майского фестиваля искусств, программа которого была набита концертами классики и джаза, балетом, оперой, современным танцем, выставками в каждой имевшейся в городе галерее, и спектаклями лучших европейских театров. В 1990м на нем состоялся единственный в Британии показ «Махабхараты» Питера Брука – для чего специально перестроили в зал «Трамвай» бывшее трамвайное депо, почти каждый год приглашали Малый драматический, позже мы там видели спектакли Робера Лепажа и Деклана Доннелана.
Про всё это мы тогда мало знали и понимали, занятые конкретной задачей – вписать кинематы Берсудского в три огромные галереи общей площадью около тысячи квадратных метров при высоте потолков пять-шесть метров. В самой большой (25 Х 15 метров) должна была разместиться группа «деревянных» кинематов, которая не так давно умещалось в комнате 18 квадратных метров и высотой 325 сантиметров. При этом нужно было организовать пространство таким образом, чтобы наблюдать за представлением могла аудитория в сотню человек .
Теоретически я понимала, как это можно сделать – во многом благодаря опыту работы со сценографом Татьяной Погорельской, которая ещё в «Четырех окошках» продемонстрировала простейшие чудеса игры театрального света и теней – бесконечной, никогда не надоедающей забавы, на которую потом подсел – и ушёл далеко за горизонт моих способностей — Серёжа Жаковский.
На практике это означало полное техническое перевооружение театра, поскольку ни один из имевшихся у нас световых приборов для этой цели не годился, как не годились и самодельные пульты управления, пробивавшие на корпус, и неподъемные кабеля (смогли достать только армированные), ни собранные с бору по сосенке разъёмы, в которых регулярно отваливались припаянные контакты, ни допотопное звуковое оборудование. Всё, что мы с таким трудом раздобыли для Шарманки на развалинах развитого социализма, в эту викторианскую архитектуру 19 века не вписывалось ни по мощности, ни по надёжности, ни по технике безопасности — и отправилось прямиком на свалку.
Работу по планированию и закупке нового оборудования мы проделали за предыдущие месяцы вместе с тремя Хансами из Утрехта под руководством Питера Сирла, который заведовал отделом временных выставок Глазговских музеев и был правой рукой Джулиана Сполдинга. Тогда ещё не было тогда ещё ни мобильников, ни зума/скайпа/вотсапа, но маленький офис международной телефонной связи на улице Фишман, на наше счастье, был оборудован надежным факсом, через который и шло интенсивное техническое общение с Шотландией и Голландией)
В результате в первый же день монтажа в Мак-Леллан нас ожидали не только ящики с кинематами, которые благополучно перезимовали на складе глазговских музеев, не имея понятия о сражениях с Хоум Оффисом, но и гора коробок с прожекторами, магнитофонами, усилителями, новым световым пультом, мотками многожильных кабелей, сотнями разъёмов и прочая, и прочая.
Мы должны были разобраться со всем этим хозяйством втроём с Аркадием и нашим электриком Витей Майоровым, подоспевшим из Тель-Авива, пока Эд и Володя Зинкевич собирали и отлаживали кинематы.
Работы было немеряно — сделать новые пульты управления, подсоединить к ним кинематы через многожильные кабеля с 12 и 18 канальными разъёмами, а также заново создать осветительную систему, которая включала более ста прожекторов.
Объем работы явно превышал наши возможности, а надежда на помощь работников музея оказалось тщетной. Единственный электрик в здании был по совместительству деятелем профсоюза, что поглощало большую часть его рабочего времени. Когда он, наконец, появился на горизонте, обнаружилось, что в процессе борьбы за права трудящихся он напрочь утратил навык работы отвёрткой.
Смотрители, изнывавшие от безделья, прерываемого регулярными чаепитиями, могли помочь только с переноской объектов – зачистка концов и кручение винтиков не входила в их профессиональные обязанности. Одна из них, молоденькая девушка, преисполнилась сочувствия и выразила желание помочь нам после конца ее смены. «Только не говорите никому, — предупредила она, — если в профсоюзе узнают, у меня будут большие неприятности!»
Услышав об этом, Питер вздохнул: «Вы знаете, сколько человек требуется в наших музеях, чтобы ввернуть электрическую лампочку? Трое: один отвечает за лампочку, второй – за стремянку, а третий – представитель профсоюза – следит, чтоб ни один из них не делал работу другого.»
Он нашел выход — каждый день в пять вечера, после конца своего рабочего дня, менял свой официальный костюм и рубашку с галстуком на джинсы и футболку и спрашивал, чем может помочь. Любая работа кипела в его руках, провода сами ложились в контакты, а гайки закручивались с такой скоростью, что трудно было уследить. К тому же театральный свет был его страстью, и он прекрасно понимал, за что мы бьёмся. (Как выяснилось впоследствии, страстей у него было много – в том числе фотография и компьютеры, а также всякие новые технические приспособления, не говоря уже о таких мелочах, как походы по горам. Кстати, технической частью перестройки трамвайного депо в помещение для Махабхараты Питера Брука руководил именно он )
На мой ежедневный панический вскрик: «Питер, у нас проблема!» — он неизменно весело отвечал: «Проблема – это прекрасно!» — и решал ее. Это было незнакомое нам мироощущение, в котором препятствие воспринимается как challenge (что переводится на русский неточным словом «вызов») – с азартом, а не с привычным российским унынием.
В последнюю ночь перед показом для прессы Питер отправил всю нашу бригаду спать, а сам остался в галерее программировать свет для «Пролетарского привета Жану Тэнгли» на одной из первых моделей световых компьютеров – что было очень медленным и трудоёмким процессом.
Предыдущая глава — 13/1 Возвращение в Блэнсли. Victoria
Следующая страница — 13/3 Скромный успех
Кинематический театр "Шарманка" 