(13/05/1938 — 22/08/1990)
Если бы не пятый пункт, наверно, он защитил бы докторскую, и занимался бы наукой. Но в среде математиков национальный вопрос стоял остро, поэтому дело ограничилось кандидатской и преподаванием в Донецком Политехническом Институте.
Две его интонации засели в памяти… Сосредоточенная — «Есть забота» (это значило, что у кого-то есть проблема, и Витя взялся ее решать — что-то достать, организовать, как-то поддержать человека). И лёгкая, отмахивающаяся «Ну подумаешь, пустяки!» — когда речь шла о нём самом. «Ну подумаешь, потерял сознание, пустяки!» — сказал он жене за два часа до смерти.
Он не хотел никого обременять собой — но брал на себя заботу о других. Он был внимателен к людям — качество, которое постепенно становится ископаемым, и знал, где и когда нужна помощь. И в ответ на благодарность отмахивался: «Ну подумаешь, пустяки!»
В худую минуту моей жизни, вытаскивая меня за шкирку из черноты, в которую я не без сладострастия погружалась, он посоветовал: «Если замучила депрессия, встань на час раньше и приготовь горячий завтрак для всей семьи».
Разговоры с Чичибабиным
В 1988 Витя организовал выступления Бориса Чичибабина в Донецке: в университете, политехническом институте и в Центральной библиотеке, а заодно и путёвки для Бориса и его жены Лили в пансионат ДПИ в мариупольской Ялте, рядом с Белосарайской косой.
В то лето на Белосарайке моя мама «пасла» Серёжу (Витя помогал, когда она не справлялась), а у мамы был с собой фотоаппарат с диапозитивной цветной плёнкой. Вот она всех и сфотографировала.
А Борис Чичибабин написал там два стихотворения про Белосарайскую косу, одно из которых посвятил Вите.
Когда я был счастливый там, где с тобой я жил, росли большие ивы, и топали ежи. Всходили в мире зори из сердца моего, и были мы и море - и больше никого.
С тех пор, где берег плоский и синий тамариск, в душе осели блестки солоноватых брызг.
Дано ль душе из тела уйти на полчаса в ту сторону, где Бело- сарайская коса?
От греческого солнца в полуденном бреду над прозою японца там дух переведу.
Там ласточки - все гейши - обжили - добрый знак - при Александр Сергейче построенный маяк.
Там я смотрю на чаек, потом иду домой, и никакой начальник не властен надо мной.
И жизнь моя - как праздник у доброго огня... Теперь в журналах разных печатают меня.
Все мнят во мне поэта и видят в этом суть, а я для роли этой не подхожу ничуть.
Лета в меня по капле выдавливают яд. А там в лиманах цапли на цыпочках стоят.
О, ветер Приазовья! О, стихотворный зов! Откликнулся б на зов я, да нету парусов...
За то, что в порах кожи песчинки золоты, избави меня, Боже, от лжи и суеты.
Меняю призрак славы всех премий и корон на том Акутагавы и море с трех сторон!
1988
Виктору Шварцу
Не идет во мне свет, не идет во мне море на убыль, протираю глаза с камышовою дудкой во рту, и клеймо упыря не забывший еще Мариуполь все зовет меня вдаль за свою городскую черту.
И пойду я на зов, и доверюсь Чумацкому шляху,
и постигну поселки, где с екатерининских пор
славил Господа грек, и молился татарин Аллаху,
и где тварь и Творец друг на друженьку смотрят в упор.
Жаркий ветер высот разметал бесполезные тучи. Известковая скудь, мое сердце принять соизволь. Эти блеклые степи предсмертно сухи и пахучи, к их земле и воде примешалась азовская соль.
Я от белого солнца закутался Лилиной шалью. На железных кустах не приснится ни капли росы. В пересохших лиманах прощаю с виной и печалью улетающих ласточек с Белосарайской косы.
Здесь кончается мир. Здесь такой кавардак наворочен. Здесь прикроешь глаза - и услышишь с виной и тоской тихий реквием зорь по сосновым реликтовым рощам. Здесь умолкли цветы и судьбой задохнулся изгой.
Чтоб не помнили зла и добром отвечали на зло мы, к нам нисходят с небес растворившийся в море закат, тополиных церквей византийские зримые звоны и в цикуте Сократа трескучая россыпь цикад. Эти поздние сны не прими, ради Бога, за явь ты. Страшный суд подошел, а про то, что и смерть не беда, я стихи написал на песках мариупольской Ялты, - море смыло слова, и уплыли они в никуда. 1988
Я приехала ненадолго в самом конце лета и застала разговоры Вити и Чичибабина об уезжающих. Для Бориса это была болезненная тема — уезжали ближайшие друзья. Одной из тем разговоров была еврейская культуры, существование которой они ставили под сомнение… В прошлом — да, конечно, но сегодня….
Прощание с Витей
Через два месяца после открытия «Шарманки» лечивший Виктора Шварца профессор развел руками: «Пусть как можно скорее уезжает в Израиль. Они не спасут его и там, но у нас нет даже обезболивающих средств.» Поздним вечером, когда все разошлись по домам, Витя попросил меня включить кинематы. Он ходил от одного к другому, близоруко вглядываясь в детали: «Знаешь, а я ведь никогда так близко их не видел»…
Потом он вернулся на один день за бумагой из института онкологии, которая подтверждала необходимость оказания срочной медицинской помощи (она могла ускорить получение разрешения на выезд — очередь в ОВИРе в ту пору тянулась несколько месяцев). Я попросила его записать на магнитофон любимые песни и те, что он сочинил сам в последние два-три года. В «Шарманке» в тот день оказался звукооператор и нашлась чья-то гитара, а Ира Яковлева подпела вторым голосом балладу к 50-летию Мастера. Запись сохранилась, как и фотография, сделанная в тот день Владимиром Иосельзоном.
Бумага сработала, и в конце апреля Витя и Саша отправились в Бухарест, откуда забирал новых репатриантов «Эль-Аль», через Москву, куда мы с Эдом приехали попрощаться. «Тут по телевизору показывали открытие одной выставки, вам на ней обязательно нужно побывать», — сказал Витя. Имя Тэнгли нам ровно ничего не говорило, но при первой возможности мы приехали в Москву посмотреть.
Письма из Израиля (отрывки):
5.5.90 Итак, мы живём в центре абсорбции (MERKAZ KLITA) – это общежитие из однокомнатных квартир со школой иврита (ульпаном) Встали на учёт в банке, в поликлинике. Участковый (замечательный) врач направил в солидную клинику, оттуда в ещё более солидную. Завтра, 6 мая, утром надо быть в соседнем большом городе Петах-Тиква в знаменитой клинике Бейлинсона (здесь все школы, колледжи, больницы – по именам, а не номерам). И ещё – здесь нет провинции: в каждой квартире города и деревни — телефон, в каждом посёлке – всё, что в большом городе: банки, все товары,телевидение… В стране нет провинции!
Магазины описывать не буду – сказать, что всё есть – сказать ¼. В хозмагах, я, вкроятно, похож на ребенка 6 лет в Диснейленде. Мы получаем на питание на двоих 660. Можно жить вполне прилично, тратя в 1,5 раза меньше. Но у нас – особая история: городской автобус не 5 коп, а 1 руб 40 коп. Наша поездка в Клинику туда и обратно – 5р 60коп. Это много. Но хватает.
Базар описывать опять же не буду: надо будет просто заполнить несколько страниц восклицательными знаками. А вот сцену на базаре опишу. Ходим мы между витрин и ящиков (всюду самообслуживание – набираешь что надо, потом подходишь к продавцу, он же кассир, и платишь), рассматриваем цены, подбираем, сколько взять огурцов, помидор, клубники, бананов, морковки и капусты на суп и т.д. Подходит пожилая пара (ближе, пожалуй, к 70, чем 60), он заговаривает на очень слабом русском, она знает лишь идиш, иврит и английский (его тут знают практически все). Спрашивают, какие проблемы, давно ли в стране. Узнав, что неделю, дают адрес и телефон, берут на себя решение возможных проблем, говорят, что всё будет хорошо.
Они тут с 48 года, западная Белоруссия (до 1939 — Польша), недорастреленное местечко. С улыбками расходимся. Мы продолжаем ходить по магазину. Чувствую взгляд. Они не ушли. Дед (кстати, вылитый Жан Габен последних фильмов) подходит, трогает меня за плечо и, обводя рукой и взглядом магазин, говорит: «Возьмите всё, что вам нужно.» Я понял, Сашенька нет, И говорит: «Да ладно, мы ещё посмотрим, зайдём в другие. Он, с тем же королевской простоты жестом, с тем же неподвижным лицом Габена, повторяет те же слова, но гораздо твёрже. . Я объясняю Сашке. Она плачет. Я –почти. (а может, и не почти). Наконец, он берет на себя руководство и просто говорит: «Возьмите это» — не приказывая, не прося, даже не советуя, а выбрав, как себе, отламывает гроздь бананов и бросает в картонный ящик. И т.д. Ящик набрали. Подходим к прилавку. Также спокойно он забирает у продавца чек, платит (около 20-25 руб) и ещё раз говорит: если будут трудности, вопросы (он говорит: «Если что надо») – я приеду. Между прочим, живут не в Кфар-Сабе, а в деревне, рядом. Итакже неспеша направляются к автомобилю. На мой взгляд, самое интересное было дальше. Мы ещё немного прошлись по рынку, любопытства ради. И я краем глаза следил за ними. И что же? Не уехали! Глядя в другую сторону, он, положив локти на крышу машины, исподтишка следил за нами, покровительствуя!
Хроника: сегодня (суббота, выходной, были у Изи в Хайфе.Ещё раз: здесь нет захолустья: большой белый город над заливом, восходящий в садах на гору. Море синее, парки зеленые, на верхушке горы – небоскрёбы, на верхушке небоскрёба – мы. Всё, пока. Прозы, конечно, хватает, но это как смотреть.
18.08.90г
Живя на улице Моше Дайяна, я сейчас похож на него: лысый с повязкой на глазу. Лысый – поскольку после облучения начали лезть волосы и пришлось срочно постричься. Одноглазый – поскольку после инсультика глаза видят каждый по-своему: два изображения. Приходиться один глаз выключать из работы.Теперь я хорошо понимаю, что значит целиться ложкой, ножом и т.д. Обе эти штуки пройдут через месяц-два: и волосы отрастут, и гематома рассосётся. Как говорят медики – через две недели после инсульта вставать, через три – ходить – это фантастика! И мышление не потеряно. Сейчас (через месяц) я уже встаю и хожу без поддержки. Правда, очень медленно. Вот и всё о делах.
А отчёт:
1. 23.05. День Иерусалима. В этот день он был взят в 1967, и с тех пор – наш. Нас везут на однодневную экскурсию. На полдороге сворачиваем со скоростной трассы Тль-Авив – Иерусалим и заезжаем на голый каменистый холм. Это была английская крепость. Казармы, бастионы, башни под солнцем (летом на Ближнем Востоке дождей не бывает). На огромной площадке около – танки, танки, танки – это нынче музей бронетанковых войск. В основном советские (времен второй мировой и чуть позже), захваченные у арабов. По ним можно лазить сколько хочешь. Для мальчишек (впрочем и для меня – тогда я был ещё в какой-то форме) счастье (даже можно двигать стволы орудий) и уже не выскакивая(выезжая) на главную трассу, углубляемся в Иудейские горы. Красота неописуемая: они покрыты рукотворными лесами, голубые ели и сосны, горы крутые – с пропастями, дороги крымские, «тёщины языки», и всё в мягком тумане. В Иерусалим въезжаем через «Въезд Сахарова». Прямо напротив въезда на каменной (огромные глыбы) стене надпись по-русски: «Сады Сахарова» На горе устроены террасы и на них – сады. Собственно, здесь такое земледелие с библейских времён.
12-13 июня. Семинар для русскоговорящих – Цфат, Тверия, Тивериадское озеро (озеро Кинерет). Плата символическая, еду с собой не брать. Что бы это могло значить? А вот что: автобус привозит на север страны (очень далеко – около 120 км от нас – центра. Это ещё не самый север, это верхняя Галилея. Выходим у огромного дома на склоне горы на окраине Цфата…. Встречают нас хасиды – те, которые в черном, в шляпах, с пейсами, изучают Тору. Это, оказывается, они организовали. В этом доме, густо заселённом ортодоксальными семьями, есть сотня комнат для приезжих, столовая с кухней.
Нас ведёт ещё три года назад ленинградец, 8 лет в отказе,с манерами и речью вполне светскими и не без блеска. Цфат — один из 4х священных городов иудаизма, ибо в нём и около в горах (пещерах) жило много великих мудрецов Торы, талмудистов, законников. Все они делали чудеса. Так вот, нас возят первый день и в начале второго по синагогам, иешивам (школам), пещерам с синими могилами (около самых великих – синагога и иешива). Идёт на вполне современном языке рассказ об истории еврейского народа ( а мы-то ничего не знаем). В Цфате много верующих, масса синагог. Нас заводят внутрь, рассказывают о службе, показывают Тору и как её читают – «интересно» — не то слово, да и неприемлемо тут говорить «интересно». Иудаизм с его учениями, тайными в том числе, неисчерпаем, как море. На следующий день в середине, едем в Тверию (Тиверию), что на берегу озера Кинерет. Это израильский Байкал – с трудом виден противоположный берег. Этот город – второй из святынь иудаизма (остальные – Иерусалим и Хеврон). Здесь тоже жило много мудрецов и мучеников (уже при римлянах). Рассказ столь же захватывающий (как видите, на интеллектуальное изложение нынче не способен.) А ещё Галилейские горы – опять, как в Иудее, в лесах. Знаменитая около Цфата гора Мерон (в ней жил святой, там его могила, рядом синагога и многое такое, много паломников. Кстати – Цфат – город художников. Есть целые улицы из мастерских и лавок.
Виктор умер 22 августа, успев за отпущенные ему почти четыре месяца увидеть Иерусалим и Цфат и неожиданно для себя, ассимилированного и нерелигиозного человека, задуматься о своих корнях. Он написал об этом в письмах и зарифмовал в несовершенных строчках. Его знакомый, Александр Верник, решил сделать сюрприз – отнес их в журнал «Круг», который напечатал подборку.
Но сюрприза не получилось – оказалось поздно. Гриша Певзнер со свежим номером в руках отправился приветствовать новых репатриантов из Беер-Шевы в Кфар-Сабу, и попал на похороны.
Не успели на похороны и его дочери – Вита и Инна, — со своими мужьями и детьми. Они сидели на чемоданах, ожидая разрешения на выезд, и всё ещё пытались продать Витину немалую библиотеку. В Донецке сделать это было невозможно – все букинистические были забиты библиотеками уезжавших семей, но у меня был блат в «Старой книге» на Литейном. Инна составила список, я отнесла его директору магазина, и она отметила несколько десятков из нескольких сотен названий, которые готова была взять.
Воспользовавшись предлогом, мы с Эдом поехали попрощаться с Белосарайской косой. Последний раз дошли по полосе прибоя до конца косы, и не поверили своим глазам: все ракушки на отмели, которой оканчивалась коса, были оторочены черной траурной каймой. Не знаю, что это был за феномен – где-то что-то разлилось или обнажился какой-то антрацитный слой… На обратном пути во время остановки поезда в Донецке Инна и Рома загрузили в наше купе тяжёлые пачки. Деньги оказались нелишними – уезжавших заставляли напоследок платить за всё мыслимое и немыслимое.
А осенью 1993 года мы добрались до кладбища в Кфар-Сабе, где похоронен Витя.
Кинематический театр "Шарманка" 