5 «Шарманка» на Московском проспекте — Кинематический театр "Шарманка"

Эйфория и после

«Шарманку» было опасно оставлять на ночь без присмотра: время было глухое, а соседи недружелюбны – это рабочий район, и странный театр на месте детского сада их раздражал. К тому же к моменту открытия театра по квартире на Солдатском бегали четверо моих внуков и большая овчарка. Так я поселилась в узкой комнате-пенале, бывшем кабинете врача или сестры-хозяйки. На выходные, когда в Шарманку подселялся Сережа (в будние дни он жил у бабушки на Гражданке), я перебиралась на топчан в столовой.

В это же время в квартире 50 освободившееся от кинематов квадратные метры с облегчением заняла Алевтина ( из-за них она несколько лет ютилась в четырехметровой нише за занавеской), так что вскоре и Эд стал оставаться на ночь в мастерской на кресле-кровати. Жить, где работаешь, нам понравилось, мы так и продолжали большую часть нашей последующей жизни.

Столовая в «Шарманке» (бывшая кухня детсада) унаследовала функции задней комнаты «Четырех окошек», кажется, даже абажур над круглым столом висел тот же самый, и забредшие по делу или просто на огонёк не спешили уходить. Горячего чая хватало на всех (собственно чая там было немного – его разбавляли всякими сушёными травами), к нему добавлялись приношения: сушки и сухари, а иногда и пряники из магазина «Русский пряник» в соседнем доме. Опоздавшие на метро гости оставались ночевать в зрительском гардеробе на составленных скамейках.

В мастерскую Эда без приглашения соваться было строго запрещено. Запрет этот касался и меня, как и во всех последующих мастерских во все последующие годы, — но потом это меня не напрягало, а тогда поначалу как-то даже случилось громкое выяснение отношений…

Cначала была эйфория: cвой театр — немыслимо… На спектакль приходили друзья и знакомые, приводили своих друзей и знакомых. Приходили люди, которые когда-то побывали у Эда в квартире 50 — их было немало. Да и просто случайная публика — ведь мы начинали в школьные каникулы. Отклики прессы были доброжелательны – практически, о Шарманке написали все ленинградские газеты. А несколько месяцев спустя сцены из спектакля и мой длинный монолог сняла самая популярная тогда телевизионная программа “Пятое колесо”.

Фотограф Марта Казанав, которая снова приехала в Россию в начале 1990го сделала в «Шарманке» серию портретов, которые, как мне кажется, лучше всего передают наше тогдашнее настроение. (Марта даже сама вошла в кадр).

Но эйфория длилась недолго: ручеёк зрителей вскоре иссяк, а вместе с ним и средства к существованию.

Весной 1990 года в «Шарманку» пришёл Сергей Ковальский, один из основателей «Пушкинской -10», в то время — сквота художников и музыкантов (сейчас это Арт-центр независимого искусства, в котором, между прочим, у входа в музей живёт единственный в России кинемат Берсудского — «1946»). Он принёс с собой любительскую видеокамеру (бывшую в ту пору большой редкостью) и снял не только спектакль, но и закулисье до и после. Уровень освещения во время спектакля для такой аппаратуры был слишком низкий, но вот два кусочка, снятые в актерской гримерке до и после спектакля, на котором было всего семь зрителей.

Вадим Лорбер, Дмитрий Трушков и Ирина Яковлева в гримёрке «Шарманки» весной 1990 года

Когда-то в юности я приставала к отцу с расспросами о том, почему всё не так в датском королевстве, и запомнила два его ответа, которые меня совершенно не удовлетворили: что человечество ещё не вышло из колыбели, и что система, в которой мы живем, может существовать только будучи отгорожена плотиной от остального мира. «А что будет, если плотину прорвёт?» — спросила я — «Об этом лучше не думать».

Мы построили театр в то время, когда плотину прорвало, а плавсредств под руками почти не было. Нам казалось, что стоит открыть двери театра на полдороге к аэропорту, и народ повалит гурьбой смотреть на кинематы Берсудского. Как оказалось позже, похожие иллюзии питали не только мы – за пару лет в Петербурге открылось чуть ли не двести новых театров всякого рода, а через три года в живых осталось всего несколько.

«Шарманку» выручили интуристы, на которых и рассчитывало районное начальство, покрывая гранитными плитами крыльцо с балюстрадой. Но их оказалось гораздо меньше, чем ожидалось, – так ведь и ступени крыльца заканчивались огромной, никогда не просыхавшей лужей, через которую была перекинута дощечка, опиравшаяся на кирпичи.

К нам попадали только наиболее любознательные и дотошные, которые хотели увидеть что-то за пределами золотого треугольника Эрмитаж — Петергоф — Кировский балет, а позже – те, кто узнал от них о нашем существовании. Они были замечательной публикой – восторженной, благодарной и сочувствующей: в шарманку для пожертвований бросали доллары, дойчмарки, франки и фунты. В переводе на рубли получалось достаточно, чтобы мы могли продержаться: на десять долларов в месяц тогда можно было прокормить семью. Однажды, узнав о том, что у нас нет возможности заплатить за новый тираж плакатов (да и с бумагой в Питере было тогда туго) туристы из Германии сложились, напечатали толстую пачку у себя дома и переправили нам со следующей группой.

Прощание с Витей

Через два месяца после открытия «Шарманки» лечивший Виктора Шварца профессор развел руками: «Пусть как можно скорее уезжает в Израиль. Они не спасут его и там, но у нас нет даже обезболивающих средств.» Поздним вечером, когда все разошлись по домам, Витя попросил меня включить кинематы. Он ходил от одного к другому, близоруко вглядываясь в детали: «Знаешь, а я ведь никогда так близко их не видел»…

Потом он вернулся на один день за бумагой из института онкологии, которая подтверждала необходимость оказания срочной медицинской помощи (она могла ускорить получение разрешения на выезд — очередь в ОВИРе в ту пору тянулась несколько месяцев). Я попросила его записать на магнитофон любимые песни и те, что он сочинил сам в последние два-три года. В «Шарманке» в тот день оказался звукооператор и нашлась чья-то гитара, а Ира Яковлева подпела вторым голосом балладу к 50-летию Мастера. Запись сохранилась, как и фотография, сделанная в тот день Владимиром Иосельзоном.

Бумага сработала, и в конце апреля Витя и Саша отправились в Бухарест, откуда забирал новых репатриантов «Эль-Аль», через Москву, куда мы с Эдом приехали попрощаться. «Тут по телевизору показывали открытие одной выставки, вам на ней обязательно нужно побывать», — сказал Витя. Имя Тэнгли нам ровно ничего не говорило, но при первой возможности мы приехали в Москву посмотреть.

Виктор Шварц умер 22 августа 1990 года, успев за отпущенные ему почти четыре месяца увидеть Иерусалим и Цфат и неожиданно для себя, ассимилированного и нерелигиозного человека, задуматься о своих корнях.

ПОДРОБНОСТИ

Тэнгли и Сеппи

В мае 1990ого в огромных залах Центрального дома художников гремел танцующий металл, вращались огромные колеса, над головами зрителей проносились мраморные вазы с цветами, по стенам метались огромные тени…

Нам сказали, что Тэнгли ожидают на закрытии, и мы приехали снова, захватив с собой черно-белые фотографии кинематов . Тэнгли не приехал, но мы свели знакомство с его помощником Сеппи Имхофф, который на протяжении всей выставки присматривал за машинами и страшно удивился, что в стране, где он в течение трех месяцев не мог купить приличный хлеб, кто-то занимается кинетической скульптурой.

Поскольку выставка уже закрывалась, Сеппи собрал нам пакет гуманитарной помощи из остатков материалов, привезенных для ее обслуживания — аккуратные коробочки с набором винтов и гаек, мотки пластиковых шкивов (их можно подогнать под любой размер, склеивая на огне спички) и прочие сокровища, в том числе – мощный низкооборотный мотор фирмы Parvalux (он до сих пор крутит руку «Никодима».) А главное — обещание уговорить Тэнгли приехать через год-полтора в Петербург посмотреть “Шарманку», поскольку они будут неподалёку: планируется выставка в Финляндии…

Осенью Берсудский начал готовиться к визиту Тэнгли. По задним дворам вокруг валялось много ржавых железок, и Эд ежедневно обходил закоулки, выискивая материалы для нового кинемата. Однажды он приволок старые магазинные весы, которые вместе со старой зингеровской машинкой стали основой кинемата «Великая идея».

За работой над ним Эда застала киногруппа, снимавшая фильи «Мастера» по сценарию Эрлены Каракоз, в то время работавшей куратором Фонда Культуры.

Отрывок из фильма «Мастера». Это — самое раннее видеоинтервью Эда.

За год Эд построил три объекта в стиле Тэнгли, комбинируя металлические и прочие «готовые объекты». Но в отличие от абстрактных или почти абстрактных машин великого швейцарца, кинематы Эда явно рассказывали истории, которые сложилась в пятнадцатиминутный спектакль «Пролетарский привет досточтимому мэтру Жану Тэнгли от мастера Эдуарда Берсудского из колыбели трёх революций». (Его фонограмму мы сочинили и записали вместе с Аркадием Нирманом) . В «Великой идее» Карл Маркс заводит паровоз, который летит над его головой в зияющие выси, труп «Кремлевского мечтателя» оживает в клетке-мавзолее, продолжая руководить страной с того света, «Осенняя прогулка в прекрасную эпоху перестройки» начинается с беззаботной прогулки пары рабочих башмаков, выданных когда-то Эду в газовой котельной, сквозь пугающие обломки прошлого и завершается угрожающей вакханалией во всполохах огня.

Премьера “Пролетарского привета» пришлась на день путча – 19 августа 1991 года, все спектакли в городе были отменены, но мы впустили публику через задние двери, а после спектакля кто-то зачитал принесенное с собой воззвание Ельцина.

Через несколько дней в Шарманку пришла группа туристов из Швейцарии. От них мы узнали, что Тэнгли умер 20 августа – на следующий день после нашей премьеры.

Два года спустя Джулиан Сполдинг, директор Глазговских музеев, купив эти три кинемата, расскажет нам, как смерть Тэнгли прервала их переговоры о выставке в Глазго. А ещё через год Ники де Сен-Фаль, главный партнёр Тэнгли, будет смотреть представление «Пролетарский привет» на выставке «Шарманки» в Мак-Леллан Галлериз…

Новые лица

Какие только узлы не завязались в судьбе Шарманки в те годы на Московском проспекте, какие только ниточки не протянулись вперед…

Одним из первых в «Шарманку» пришел Слава Полунин с небольшой компанией, предложил везти кинематы в Париж, чтобы они играли в фойе театра перед спектаклями, а так же попросил Эда сделать для него механический шкаф, где бы открывались сами собой дверцы/ чемоданы/корзины/картонки. Эд сделал такой шкаф, но из всей затеи с Парижем нам досталась благодарственная открытка с парижским шарманщиком и адрес авиазавода, где могут сделать лёгкую металлическую упаковку для кинематов. Последний очень пригодился, алюминиевые ящики служат нам до сих пор, а идею с открывающимcя чемоданом Эд использовал в «Перестройке». Десять лет спустя Слава посоветует нам отправить видео «Шарманки» Джозефу Силигу, директору Лондонского Маймфеста, в результате чего «Ноев ковчег» первым из кинематов Эда появится в Лондоне, в фойе Национального театра.

Зашёл Антон Адасинский – не помнит с кем, и не помнит как, но в 2005 в интервью по поводу совместного проекта «Шарманки» и «Derevo» в Национальном музее Шотландии он сказал местному журналисту , что с тех пор «Большой Шарманщик» и «Вавилонская башня» (названий которых он тоже не помнил) присутствовали во всех проектах «Derevo»… В 1991, когда «Derevo» перебралось в Прагу, Антон появился в «Шарманке» опять, рассказал, что предложил Вацлаву Гавелу, чтобы на месте памятника Сталину над Прагой (там, где нынче метроном) Берсудский построил что-то похожее на «Вавилонскую башню». «Гавел не заинтересовался, — удивленно пожал плечами Антон (к счастью, подумала я: в таком масштабе Эд никогда не хотел, да и не мог работать), — но если вы можете использовать что-либо из оборудования и прочего барахла, которое «Derevo» оставляет в Питере, — приезжайте и забирайте». Эд и двое-трое ребят поехали, выбрали, что могло пригодиться, и тут Берсудский увидел на стене замечательный толстый кабель — и не долго думая, решил отрезать кусок перочинным ножом. Полыхнуло пламя, Эд слетел со стремянки, а на перочинном ноже осталась выемка на память — «не влезай, убьёт»

В тоненьком ручейке туристов оказалась группа изучавших русский язык из Шотландии, а в ней – Мэгги Стэд. В следующий раз она приехала вместе с Тимом. Я вернулась откуда-то в Шарманку и увидела, как Эд с Тимом оживленно о чем-то беседуют, стоя у «Вавилонской башни»: один говорит на русском, другой на английском, но переводчик им вроде как и не нужен. Так началась история «Часов Тысячелетия»

Этот же ручеёк прибил к нашему берегу мистера Грэя, директора городского музея и художественной галереи из Манчестера. Через пару лет в минуту кризиса (сорвалась какая-то выставка) его заместитель Ховард Смит наткнется на привезенную им их России видеокассету и услышит от начальника, что это всё замечательно, но везти из Петербурга дорого. — «Но я читал, что они будут выставляться в Глазго!» — «Это меняет дело…» Так состоялась наша выставка в Манчестере зимой 1994/95 года.

Не помню, каким ветром в «Шарманку» занесло Катрин Филлипс – молодую рыжеволосую красавицу, увлёкшуюся Россией так, что она прожила и проработала в Петербурге до февраля 2022 года (к тому времени она была уже профессором Европейского университета, а уровень познания русского языка, истории и менталитета позволял ей переводить и редактировать каталоги выставок Эрмитажа, и одновременно – ругаться с водопроводчиками из ЖСК). Она первая написала о Шарманке по-английски в журнал, издаваемый британскими славистами.

Весной 1990 года Мариэтта Турьян, автор первой серьезной искусствоведческой публикации о Берсудском, привела в «Шарманку» своих знакомых из Утрехта, Марину Костер и Йетту Баккер, кураторов фестиваля театра кукол и объектов «Ontpoppen & Verbeeden» (вот туда мы и поедем на первые гастроли в ноябре 1991, а в 1993 Йетта привезёт нам приглашение на фестиваль в Нирпельт)

В августе 1991-ого кто-то из навёл на нас английскую киногруппу, снимавшую накануне что-то забавное у Петропавловской крепости. В это время в «Шарманку» заглянула Катрин и глаза её округлились: «Это же Майкл Пэлин!» Оказалось, что знаменитый британский комик и телеведущий путешествует по меридиану, который мы привыкли называть «Пулковским» и снимает документальный фильм,.

Этот фильм «Pole to Pole», в котором даже в титрах не упомянуто ни название театра, ни имя скульптора, увидит куратор центра науки и техники «Экспериментариум» в Копенгагене, и через два года разыщет нас в Шотландии. В результате чего в конце 1996 года кинематы «Шарманки» будут участвовать в выставке «Человек играющий» вместе с лондонскими коллегами – театром «Механическое Кабаре» и с музеем датского художника Сторма П. (Сторма Петерсона). Директор этого музея, в свою очередь, закажет Эду кинемат, который и по сей день там работает, а с «Механическим кабаре» мы будем вместе выставляться в Швейцарии, Германии, Испании, Израиле и Китае.

Что же касается Майкла Пэлина, то в 2002 году на открытии выставки «Шарманки» в лондонском Театральном музее он будет читать страницы из своего путевого дневника 1991 года:

«Когда мягкий солнечный свет согревает комнату, я на мгновение чувствую, что вернулся домой в один из тех воскресных дней, когда время замедляется, и люди заходят в комнату, и разговор идет, как в одной из машин Эдуарда. Мне кажется, что Эдуард и его помощники очень симпатичные люди. Похоже, родственные души….»

Случались гости не только из будущего, но и из прошлого — эмигранты 1970х, уехавшие в своё время никуда и навсегда…

Позвонил Борис Понизовский: «Приехал Алексей Хвостенко, нужно помещение для концерта. Можно в «Шарманке»? » — Конечно!…

Не помню, откуда появился Игорь Димент — скорее всего, тоже прислал Борис. Я хорошо помнила Игоря со времен репетиций спектакля по «Фантазио» Мюссе, который они вместе с Понизовским делали в 1968 для Эрмитажного театра (особая история, как-нибудь отдельно расскажу). Постаревший, но всё ещё могучий красавец Димент прибыл из Штатов в голодную питерскую зиму 1990/91 года в роскошном меховом пальто и высоких шнурованных ботинках (не таких высоких, как у Шемякина, но всё же достаточно инопланетных), царским жестом вынул из кармана 20 долларов и попросил организовать выпить и закусить, пока он смотрит спектакль. Мы послали в магазин Аркашу, в надежде, что он-то сможет отличить финскую водку от паленой, и через час накрыли пир горой на всех, кто случился в «Шарманке». За столом последовал ответный спектакль Димента перед благоговейно внимающей аудиторией: он рассказал о том, как обнаружил своё происхождение от итальянских графов Ди Монти, как участвовал в экспедиции на Южный полюс, как женился на японке, и как водил группу своих студентов к раскалённому жерлу вулкана, и как отца перевёз в Нью-Йорк, а тот поселился на улице, где стреляют… То, что «загибает», было понятно, но как красиво и бескорыстно он загибал! Кстати, про жену-японку и про отца, оказалось, правда.